Грамотность и образование в России начала XX века и после революции

В. Д. Набоков был сыном министра юсти-
ции Но, будучи аристократом по -проис-
хождению, он вырос и иоспитался в среде
петербургском аристократии и иысшей бю-
рократии. Это был довольно замкнутый круг
люден консервативных убеждений, но, в
иощем, весьма культурных. Петербургская
аристократия по преимуществу чиновная,
сильно отличалась от московской и провин-
циальной аристократии помещичьего типа,
тесно связанной с деревней и ее бытом. Мо-
сковские аристократы одевались небрежно,
имели мягкие, но размашистые манеры, го-
ворили певучим московским говором, были
сердечны в личных отношениях и свободно
объединялись с представителями других
ипщественных слоев

Совсем в другом роде пыла аристократия
петербургская. Холодные, несколько над-
менные, петербуржцы твердо придержива-
лись умеренно-консервативных взглядов и
вращались почти исключительно среди лю-
ден «своего круга». Менее способные дела-
ли карьеру в гвардейских полках, более спо-
собные оканчивали Лицей, Училище право-
ведения, реже — университет и преуспевали
па поприще бюрократическом. Все более
или менее были близки ко Двору. Обяза-
тельным признаком хорошего тона в этой
среде считалось знание иностранных язы-
ков.

 

Первоначальное образование мне дала моя бабушка, урожденная княжна Долгорукая, т. е. она выучила меня читать и писать. С малолетства я был отдан в руки моей кормилицы и моей няньки. Кормилица моя была вольнонаемная; муж ее был солдат Стрелкового батальона, находившегося в Тифлисе, нянька же была крепостная, дворовая. Уже с самых молодых лет, можно сказать с детства, я видел некоторые примеры, которые едва ли могли служить образцом хорошего воспитания. Так, муж моей кормилицы, прекраснейшей женщины, которая затем кормила и моих сестер - был горький пьяница. Я помню, как этот солдат Вакула приходил к своей жене, моей кормилице, - которая потом осталась при мне 2-ой нянькой, - помню сцены, которые разыгрывались между ними. Муж моей няньки-крепостной был также крепостным; он служил у нас официантом и был также горчайшим пьяницей; при мне постоянно разыгрывались сцены между моей нянькой и ее пьяницей мужем.

Когда я и мой брат Борис несколько подросли, то нас отдали на попечение, сначала дядьки, отставного кавказского солдата, прослужившего 25 лет в войсках, а затем гувернера-француза Ренье, отставного офицера, бывшего моряка французского флота. Мои дядьки (солдаты) вели себя также не особенно образцово; они оба любили выпить и один из них, несмотря на то, что ему было за 60 лет, на наших детских глазах развратничал.

....

Тогда у нас появился новый гувернер, некий швейцарец, француз Шаван, гувернанткой же моих сестер в это время была француженка Демулян.
И вот наш гувернер завел амурные отношения с этой гувернанткой, так что, в конце концов, моим родным их обоих пришлось уволить, причем эта же гувернантка совратила с пути истинного моего старшего брата. Я рассказываю все эти истории, чтобы показать, как трудно уберечь детей, даже если в семействе есть материальные средства, от вещей их развращающих, если сами родители неукоснительно не занимаются их воспитанием.

После г. Шаван у нас гувернером был русский немец, выписанный моим отцом из Дерпта, некий г. Паульсон. Этот самый гувернер занимался преподаванием нам различных предметов, например - истории, географии, а также и немецкого языка. Но немецкий язык мне никогда не давался, и потому, несмотря на то, что у меня был гувернер-немец, - я немецкому языку не научился, т. е. на немецком языке не говорю.

Одновременно с этим к нам приходила масса различных учителей, все это были учителя Тифлисской гимназии, которые подготовляли нас к поступлению в гимназию. В это время в Тифлисе была только одна классическая гимназия; в этой гимназии были интерны (ученики, которые там жили), экстерны и сравнительно меньшее количество вольнослушателей, которые допускались только в особых случаях. И вот меня и брата, в виду того положения, которое занимали мои родные, допустили в качества вольнослушателей в 4-5 классы.

В это время в гимназии было всего 7 классов, и таким образом в гимназии я был в качестве вольнослушателя в течение 4 лет, при этом я прямо переходил из класса в класс, не сдавая переходных экзаменов. Занимался я очень плохо, большею частью на уроки не ходил; приходя утром в гимназию, я, обыкновенно, через 1 час - уже выпрыгивал из окна на улицу и уходил домой. Вследствие того, что мы были вольнослушателями и в виду особого, всем известного, положения, которое занимали наши родители, учителя не обращали на нас никакого внимания, потому что они не были ответственны ни за наше учение, ни за наше поведение. В бытность нашу в гимназии к нам, на дом, постоянно приходили учителя той же самой гимназии, которые давали нам параллельно уроки по тем же предметам, которым они нас учили в гимназии.

Я забыл сказать, что когда мы жили на Кавказе, в Тифлисе мне и брату мешало отчасти заниматься то обстоятельство, что мы чрезвычайно увлекались музыкой. Тогда там была консерватория, директором которой был г. Зейне, и мы с братом очень усердно занимались музыкой. Сначала нас учил играть на различных духовых инструментах, преимущественно на флейте, флейтист оркестра какого-то военного полка, а потом мы уже учились в упомянутой выше консерватории, где преподавали артисты из итальянской оперы. Вообще я и мой брат гораздо больше времени тратили на музыку, нежели на все остальные предметы; кроме того, мы постоянно занимались верховым спортом, затем упражнениями на рапирах и эспадронах, чему придавал особое значение наш дядя генерал Фадеев, который требовал, чтобы к нам приходил учитель фехтования тамошних войск, который нам преподавал искусство фехтоваться, драться на рапирах и эспадронах.

Наконец, наступило время, когда надо было держать экзамен, для того, чтобы поступить в университет. Я держал экзамены чрезвычайно плохо и, если бы не учителя гимназии, которые в течёние 4-х лет к нам ходили, и, конечно, получали при этом соответствующее вознаграждение, то я, вероятно, никогда бы экзаменов не выдержал, а так, еле-еле, с грехом пополам, я получал только самые умеренные отметки, которые мне были необходимы для того, чтобы получить аттестат.

Так как мы дома болтали большею частью по-французски, то, понятно, мы бегло говорили на этом языке и, пожалуй, даже лучше, нежели по-русски.

С таким аттестатом, когда мне было 16 с половиной лет, я отправился с братом в университет. До 16 лет я на Кавказе жил безвыездно, и это был мой первый выезд с Кавказа. Нас повез отец. В это время попечителем Киевского учебного округа был брат моего отца, сенатор Витте, поэтому естественно, что нас отец повез именно в Киев, чтобы там определить в университет, но дорогою, в Крыму, отец получил телеграмму, что его брат Витте переведен из Киева и назначен попечителем учебного округа в Варшаву. Тогда этот последний пост считался выше, нежели пост попечителя обыкновенного Учебного Округа, так как в то время Царство Польское имело свое особое управление, и попечитель Учебного Округа в Варшаве имел очень большие права и полномочия.

В виду того, что мой дядя должен был покинуть Киев (а тогда между Одессой и Киевом не было железной дороги, а, следовательно, и проезд был не так прост), мы остались в Одессе. В это время попечителем Учебного Округа в Одессе был Арцимович, поляк, правовед, которого хорошо знал мой дядя, сенатор Витте, так как этот последний раньше был инспектором Правоведения. Вследствие этого он рекомендовал нас Арцимовичу, и мы, с отцом и матерью, которая нас также сопровождала, остановились в Одессе.

Не смотря на протекцию попечителя Учебного Округа Арцимовича нас в Одессе, конечно, в университет не приняли. Тогда Новороссийский университет только что открылся или, вернее сказать, был преобразован из Ришельевского Лицея в Новороссийский Императорский университет.
...
Вследствие этого наш отец поместил нас в Ришельевскую гимназию и затем уехал опять обратно по месту своей службы на Кавказ.

Мы остались, вдвоем с братом, совершенно одинокими. Я начал ходить в гимназию, а мой брат определился вольнослушателем в Новороссийский университет; так что он даже в гимназию и не ходил. Когда мы остались одни, у нас, в сущности, у меня, явилось сознание того, что я никогда ничему не учился, а только баловался и что, таким образом, мы с братом пропадем. Тогда у меня явилось в первый раз сознание и соответственно с этим проявился и собственный характер, который руководил мною всю мою жизнь, так что вплоть до настоящего времени я уже никогда не руководился чьими либо советами или указаниями, а всегда полагался на собственное суждение и, в особенности, на собственный характер.

Когда у меня явилось сознание, что так дальше жить нельзя, так как мы иначе погибнем, я поступил таким образом: я уговорил моего брата переехать в Кишинев (тогда, как я уже говорил, железной дороги в Кишинев из Одессы не было, железная дорога шла только до станции Раздельной.), и там поступить пансионерами к какому-нибудь учителю, который бы нас подготовил так, чтобы мы могли снова выдержать выпускной экзамен в гимназии.

Соображения мои заключались в том, что если мы приедем в город, нам совершенно неизвестный, в котором мы решительно никого не знаем, и поступим к учителю, который будет заинтересован в том, чтобы нас подготовить настолько хорошо, чтобы мы могли выдержать экзамен, то это даст нам наибольшую гарантию в том, что мы не будем выбиты из колеи и, наконец, поступим в университет, для чего, конечно, необходимо было серьезно заниматься.

В Кишиневе мой брат нашел учителя математики, некоего Белоусова. На другой день по возвращении моего брата из Кишинева, мы с ним отправились из Одессы сначала по железной дороге до станции Раздельной, а потом на перекладных в Кишинев. В Кишиневе мы поступили пансионерами к этому учителю гимназии Белоусову, о чем дали знать отцу, который быль всем случившимся крайне удивлен. Он начал нам присылать надлежащие деньги, и мы взяли себе соответствующих учителей.

С этих пор мы с братом более полугода занимались, можно сказать, и день, и ночь и все-таки этих занятий было недостаточно, потому что, в действительности, мы с братом были полными невеждами, решительно ничего не знали, потому что никогда ничему серьезно не учились, а только умели хорошо болтать на французском языке.

Этот учитель математики Белоусов был прекраснейший человек, но имел один порок - он пил.
Бывало дня по 2-3 мы его совсем не видали, так как он в это время сидел у себя безвыходно в комнате и пил. Тем не менее занимались мы очень усердно и в это время у меня проявились большие способности к математике. Наконец, прошло 6 месяцев, и наступил срок держать выпускной экзамен. В это время директором гимназии был Яновский, который впоследствии был попечителем учебного округа на Кавказе, а потом членом Государственного Совета (в то время, когда я сделался министром). Яновскому, который был тоже математик, мой учитель Белоусов сказал про меня, что я обладаю большими математическими способностями, вследствие чего Яновский уговорился со мной следующим образом: если, при самом строгом экзамене, я по всем математическим предметам, т. е. по арифметике, геометрии, алгебре, физике, математической физике, метеорологии, физической географии, математической географии - одним словом, по всем физико-математическим предметам получу по пяти, то тогда он меня проведет и даст мне хороший аттестат и по другим предметам.

Мой же брат, наоборот, математические предметы знал довольно слабо, но за то другие предметы он знал лучше меня, потому что занимался преимущественно ими более полугода. Яновский экзаменовал меня сам по всем математическим предметам и по всем этим предметам я получил 5, благодаря этому Яновский, в качестве директора гимназии, являясь постоянно на другие экзамены, сам меня экзаменовал, в сущности говоря, задавал мне самые элементарные, простые вопросы и ставил средние отметки. Таким образом, я и мой брат кончили курс Кишиневской гимназии, затем переехали в Одессу и поступили там в Университет. На каникулы же мы ухали к родным на Кавказ.

 

Lib.ru/Классика: Витте Сергей Юльевич. Воспоминания

OCR Nina & Leon Dotan (02.2003) ldnleonyandex.ru ldn-knigi.narod.ru; ldn-knigi.russiantext.com {00} - Љ страниц, наши примечания - текстом меньше, курсивом Пропуски в книге (.......) соответствуют оригиналу! Старая орфография изменена.     СОДЕРЖАНИЕ: Глава первая. О ПРЕДКАХ Глава вторая. РОСТИСЛАВ АНДРЕЕВИЧ ФАДЕЕВ Глава третья. KABKA3CKИE НАМЕСТНИКИ Глава четвертая. ВОСПОМИНАНИЯ ИЗ ДЕТСТВА И ЮНОСТИ Глава шестая. МОЯ СЛУЖБА НА ОДЕССКОЙ ЖЕЛ. ДОРОГЕ Глава седьмая. О ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНЫХ КОРОЛЯХ Глава восьмая. //  Дальше — az.lib.ru

 

Московский университет помещался в двух домах иа Моховой улице. Один из них (Моховая, 9) назывался “старым зданием", а другой (Моховая, 11, перед которым стоит памятник Ломоносову) “новым”. (До открытия университета ива Ленинских горах, который теперь принято называть новым, оставалось более тридцати лет.) Математическое отделение занимало четвертый этаж нового здания, по лекции по физике и физический практикум были в старом здании.

Поступить на математическое отделение было совсем просто. Конкуренции не было. Математика считалась бесперспективной специальностью, и для поступления не было иных стимулов, кроме интереса к ней.

Экзамены были по нынешним меркам необыкновенно легкими. При подаче заявления надо было приложить три
документа: справку об окончании средней школы, справку домоуправления с места жительства и справку о прививке оспы.

Для современного читателя надо пояснить, что значит “справка об окончание средней школы" (точнее говоря, школы второй ступени). Аттестатов зрелости в то время не существовало (равно, как и дипломов о высшем образовании). Для первых послереволюционных лет было характерно нигилистическое отношение
к документам. Оканчивая среднюю или высшую школу, учащиеся не получали никаких аттестатов или дипломов, но в случае необходимости могли получить справку произвольной формы. Дипломы были введены в 1923/24 г. Забегая вперед, расскажу любопытный случай. В 1934 г. я был завидующим учебной частью матсматического отделения. Ко мне обратился профессор нашего отделения Л.А Люстериик (1899-1981) (впоследствии член-корреспондент АН СССР) с просьбой выдать ему диплом об окончании университета. Он объяснил, что диплом до сих пор ему ни разу нс понадобился (даже при поступлении на должность профессора), а теперь он нужен для оформления академического пайка.


В начале 20-х годов не существовало ученых степеней и званий (кроме присвоенных в дореволюционное время). Профессор и доцент — это были должность, на которые мог зачислить по своему усмотрению руководитель вуза. На математическом отделении полагалось шесть ординарных (штатных) профессоров, которые читали обязательные курсы. Эти профессора были несменяемы.

Кроме них были экстраордииарные (сверхштатные) профессора и доценты, читавшие факультативные курсы. Посещение лекций и практических занятий было необязательно. Старшие студенты иронически относились к новичкам, слушавшим обязательные курсы. Считалось хорошим томом слушать только факультативиые курсы, а обязательные изучать и сдавать по учебникам. Я на первом курсе слушал все, что мог успеть.

Деление на курсы было несколько условным. Для перехода на следующий курс не требовалось сдать все, что положено по программе. Каждый предмет был оценен некоторым числом очков.

Для перехода на следующий курс надо было сдать, кажется, не менее 80%. Таким образом, можно было дойти до последнего курса, имея "хвосты" за первый курс. Однако для окончания университета надо было сдать все обязательные предметы за все курсы и четыре факультативных курса по выбору (два из них из списка
особо важных), получить нужные зачеты и отработать, кажется, два семинара. С 1926 г. были введены дипломные работы.

Курс (по теперешней терминологии “поток“) не делился на группы. Практические занятия проводились для всего потока. Приходили все желающие. К доске выходили тоже по желанию. Никакого учета этих занятий не было. Нс было также контрольиых работ.

Отметки на экзаменах ставились по трехбальной системе: “в.у.” (весьма удовлетворительно), “у” (удовлетворительно) и "н.у.” (неудовлетворительно).

Стипендий практически не было. Точнее говоря, были единичные (очень редкие) стипендии от некоторых общественных организаций. По неофициальной статистике, из поступивших на математическое отделение его оканчивали 20%.

Обучение в университете (и вообще в советской высшей школе) почти всегда (но не всегда) было бесплатным. В начале 1923 г. была введена плата за учение: с нетрудовых элементов 500 млн. руб. в год, со всех остальных 300 млн. Нетрудовыми элементами считались дети нэпмаиов. Указанные суммы были не
символическими, и не всякий мог легко уплатить их. Некоторые категории студентов освобождались от оплаты, например работавшие по той специальности, по которой обучались.

Инфляция в то время росла стремительно. Стоимость проезда амвае менялась ежедневно. Газеты в каждом номере публиковали: сегодня проезд в трамвае стоит столько-то. Когда комиссии по установлению платы приступили к работе, упомянутые выше суммы стали казаться недостаточными. Комиссия физмата стала
расширительно назначать плату 500 млн. и стала облагать тех. кто по приказу освобождался от платы. Это вызвало многочисленные конфликты и жалобы. Плата на этот раз просуществовала недолго, кажется, один год.
...
Учебная литература

В начале 20-х годов университетское преподавание математики не было обеспечено учебниками. Этот недостаток преодолевался двумя способами.

Первый. Издание литографированных конспектов лекций. Студенты записывали лекции. издавали их на свои средства (для этого составлялись студенческие товарищества) и продавали. В начале века все конспекты были написаны от руки, в 20-с годы стали появляться машинописные.

Некоторые профессора относились к этому благожелательно и даже проверяли рукопись перед изданием. некоторые же нет. Например, Л.К. Лахтин запрещал издавать свои лекции, потому что считал полезным, чтобы каждый студент записывал лекции сам. Несмотря на это, конспекты лекций Л.К. Лахтина издавались
часто и приобрести их было легко. Уйдя на пенсию, Л.К. Лахтин задумал издать свой курс под названием “Энциклопедия математики” (название в то время модное). Вышла первая часть “Введение в анализ” (год издания не указан, но, по-видимому, 1924-й). По этой книге можно составить себе точное представление о курсе, который читал Л.К. Лахтин. Известность имел “Курс теории вероятностей” Лахтина (Л., 1924).

Из печатных руководств по анализу я помню только первый том “Курса математического анализа” парижского академика Э. Гурса, переведенный в 1913 г. А.И. Некрасовым (1883—1957) (он читал у нас теоретическую механику), под редакцией Б.К. Млодзесвского н К.А. Поссе (1847—1928), но книга Гурса не учебник, а весьма обстоятсльиая трехтомная монография, полностью изданная в русском переводе в 1933—1934 гг. Э. Гурса был крупным специалистом по уравнениям с частными производными и теории аналитических функций, профессором Сорбонны и членом Парижской академии наук. А.И. Некрасов, окончивший Московский университет в 1906 г., стал видным механиком и математиком, профессором МГУ. Он работал в
ЦАГИ и Институте механики АН СССР. членом-корреспондентом которой был избран в 1932 г. и академиком в 1946 г. К.А Поссе, ученик П.Л. Чебышева и профессор Петербургского университета, почетный академик. автор многих работ различным вопросам анализа, выпустил в конце ХIХ в. курс дифференциального и интегрального исчисления для технических вузов, переизданный в переработке профессора МГУ и члена
корреспондента АН СССР И.И. Привалова (два тома, 1934).

Второй способ — использование иностранной литературы. По многим предметам из русском языке не было никакой литературы даже литографированных конспектов (например, проективная геометрия, интегральные уравнения). Это стимулировало овладение в какой-нибудь степени иностранными языками. Особенно эти
было необходимо для работы в семинарах. Я думаю, что почти каждый студент-математик того времени мог свободно читать, математическую литературу по-немецки и по-французски. Без английского можно было обойтись, да он и был в то время мало распространен. В средней школе преподавалось два языка —
немецкий и французский. Для геометров важнее был итальянский.
Ни один студент, занимавшийся дифферсцинальной геометрией под руководством профессора С.П. Финикова (1883— 1964) и Д.Ф. Егорова , не мог обойти трактата Л. Бианки "Lezioni di geometria differenziale ” (1897), (имевшегося и в немецком переводе).

В учебниках того времени было принято все определения и теоремы формулировать словесно, без символических обозначений и формул. Теперь это непривычно.
...
ВЕКТОРНОЕ ИСЧИСЛЕНИЕ
Борьба вокруг векторного исчисления, разыгравшаяся на моих глазах (от начала до конца), поучительна, и о ней стоит рассказать подробно.

В 20-е годы векторное исчисление только начало проникать в изложение некоторых московских факультативных геометрических курсов. Математики старшего поколения (А.К. Власов, Млодзесвский, Д.Ф. Егоров) не пользовались векторными методами. Профессор С.С. Бкийгснс (1882—1969) был сторонником векторных методов и свой курс "Изгибание поверхностей” читал на векторной основе. Однако в курсе аналитической геометрнии, который он читал значительно позже, он не решился пойти против традиции и даже в его "Аналитической геометрии” 1939 г. изложение коордннатное. В курсе физики и механики дело
не шло дальше сложения и вычитания векторов. Таким образом, в 20-с годы можно было получить университетский диплом математиика, ничего не зная о векторах.

Замечу, что в высшей технической школе борьба за внедрение векторных методов происходила на десятилетие позже. Правда, в 1926 г. МВТУ (Московское высшее техническое училище) издало небольшим тиражем первый учебник аналитической геометрии в векторном изложении (И.И. Соколовского), но процесс протекал очень медленно.

С появлением в Москве В.Ф. Кагана возникли открытые дискуссни. Удивительно, что наиболее активным противником использования векторов был Д.Ф. Егоров. Это показывает силу традиции. Ее не мог преодолеть даже такой выдающийся математик как Егоров. Он говорил, что преимущества векторного метода заключаются только в том. что формулы становятся в три раза короче и их в три раза меньше. Но того же результата
можно достичь употреблением знака циклической суммы S. Этот символ, который Д.Ф. Егоров очень любил и постоянно им пользовался, означает распространение на три измерения. Например:
вместо соs²а + сos²В + соs²у = 1 Д.Ф. Егоров писал S cos²а = 1.
Формула г = 0 заменяет три формулы х =0,у = 0, z = 0. но можно писать х = 0 еtс. Стоит ли ради сокращения формул вводить, такую обширную теорию, как векторное исчисление?

Мы, студенты, с большим интересом слушали. как спорят наши профессора. Мы наивно думали. что судьба векторного исчисления зависит от того, чьи доводы окажутся более убедительными. Вероятно, также думали ин профессора. На самом же деле решение этого вопроса было предопределено ходом развития
математики и ни в малейшей степени не зависело от дискуссий в МГУ.

 

Принуждение к просвещению • Библиотека

— Принято считать, что падение железного японского занавеса случилось в 1853 году с помощью американского командира кораблей Мэтью Перри, который привел к японским берегам четыре «черных корабля». И вот якобы этому посвящено такое стихотворение: «Тихого океана нарушили безмятежный сон пароходы, всего четыре корабля достаточно, чтобы мы не спали ночью». Не знаю, правда это или нет, но все-таки как американцам удалось этого добиться? //  elementy.ru

 

к середине XIX века в Японии было 40% грамотного мужского населения и 15% женского. Но ведь это больше, чем в России к тому времени.

— Да, это намного больше. Считается, что в России до реформы 1861 года было где-то 6% грамотных. Японские показатели приблизительно соответствуют самым передовым странам Европы того времени, скажем Голландии и Пруссии. В Японии очень велико почтение перед письменным словом, оно намного больше, чем в Европе. Потому что, для того чтобы научиться иероглифической грамоте, требуется очень много времени, требуется большая усидчивость, и поэтому быть грамотным чрезвычайно почетно. Понятно, что все самураи были грамотными. Но и довольно много крестьян тоже было грамотными.

— А зачем крестьянину нужно было быть грамотным в Японии?

— В Японии не развивалась наука и техника и промышленное производство. Но прогресс в агротехнике, который происходил в XVII–XIX веках, был чрезвычайно большим. Крестьяне читали книжки по агротехнологиям, и они их писали.