Лысенко, лысенковщина и советская генетика

Н. И. Вавилов и Т. Д. Лысенко в пространстве историко-научных дискуссий • Библиотека

Имя Николая Ивановича Вавилова (1887–1943) известно во всем мире. В историю он вошел как генетик, ботаник, растениевод, селекционер, географ, путешественник и организатор науки, отдавший, подобно Джордано Бруно, за нее жизнь. Удивительная многогранность таланта Вавилова и трагическая судьба ученого, столь много сделавшего для «зеленой революции» и умершего от голода в тюрьме, //  elementy.ru

 

В настоящее время налицо все элементы культа Вавилова: многократные переиздания его работ, включая собрания сочинений; всё новые марки и почтовые конверты с его изображением, скульптуры и портреты в офисах; увековечивание в названиях институтов, вузов, обществ, журналов, библиотек, улиц, станций метро и даже больниц; учреждение премий, медалей и т.д. Эта сакрализация уходит корнями в 1920-е годы, когда на страницах газет его представляли как человека, готового решить «проблему хлеба» и «накормить человечество». Он пользовался поддержкой властей, включая председателя Совнаркома А. И. Рыкова, управляющего его делами Н. П. Горбунова, «любимца партии» Н. И. Бухарина и ее генерального секретаря И. В. Сталина. Благодаря их доверию он стал членом ЦИК СССР (1926–1935); ему поручили создать в 1929 г. Всесоюзную академию сельскохозяйственных наук (ВАСХНИЛ) и Всесоюзный институт растениеводства (ВИР). В Вавилове лидеры партии и правительства тогда видели олицетворение «союза науки и труда», ученого, поверившего в идеалы социализма и соединившего теорию с практикой. До 1929 г. он сохранял независимость в научной стратегии, кадровой политике и организационных делах.

 

В директивном порядке стали внедряться плохо проверенные методы обработки зерна перед посевом, которые быстро показали неэффективность и даже вредность из-за повреждения семян и снижения всхожести. Но Лысенко постоянно инициировал новые прожекты, не сохранившиеся ни в науке, ни в агротехнике. На сегодня в литературе нет предложенных им теорий «стадийного развития», «сверхскоростного выведения сортов», «внутрисортового перекрестного скрещивания самоопылителей», «летних посадок картофеля», «использования кур для склевывания долгоносиков» и т.д. Чтобы скрыть провалы своих начинаний, в середине 1930-х годов Лысенко, возглавивший к тому времени Институт генетики и селекции в Одессе, выступил против мировой науки как чуждой задачам социалистической деревни.

 

Недовольство Лысенко назревало в партийных и правительственных кругах, уставших от его бесконечных прожектов и доносов.
Тем не менее Лысенко удалось представить, что его критика инспирирована врагами СССР, и снова заручиться поддержкой Сталина.

 

В 1952 г. уже Сталин санкционировал критику Лысенко. В 1956 г. по требованию нескольких ведущих советских биологов, физиков, химиков и математиков («письмо трехсот») Лысенко был снят с поста президента ВАСХНИЛ. Но, став личным советником Н. С. Хрущева по сельскому хозяйству, он в начале 1960-х годов — ненадолго до засухи 1962–1963 гг. — вновь возглавил ВАСХНИЛ. После отставки Хрущева Лысенко потерял всякое влияние, а его взгляды специальная комиссия АН СССР признала псевдонаучными.

 

Символом «черно-белого» изображения конфликта генетиков с лысенковцами стал роман В. Д. Дудинцева «Белые одежды», вышедший в 1987 г. и напечатанный миллионными тиражами.

 

В то время доминировала заложенная Ж. А. Медведевым традиция рассматривать конфликт генетиков и лысенкоистов без полутонов. Близок к ней был С. Э. Шноль в своих книгах, выдержавших несколько переизданий [8]. Иначе события оценивал В. Н. Сойфер [9], полагавший, вслед за М. А. Поповским, что часть вины в возвышении Лысенко лежит на Вавилове, сначала выдвигавшем Лысенко, а потом искавшем с ним компромисс. Архивные материалы свидетельствовали о необходимости использовать всю палитру красок при описании противостояния, а также признать вину генетиков-марксистов (И. И. Агола, С. Г. Левита, В. Н. Слепкова и др.), стремившихся в конце 1920-х годов диалектизировать биологию и отличавшихся идеологической непримиримостью к взглядам оппонентов [10].

Стремление преодолеть деление на «героев» и «злодеев» породило в социальной истории науки попытки анализировать «дело Вавилова и Лысенко» как идеолого-политический феномен безотносительно содержания отстаиваемых ими взглядов и их оценок с позиций современной науки. В 1997 г. Н. Л. Кременцов всех участников тех событий изобразил как представителей единой «сталинской науки», жестко конкурировавших за финансы, за внимание властей предержащих, за доминирование своих школ, за создание собственных «научных империй» [11]. Трагедию Вавилова он объяснял гибелью его покровителей в годы Большого террора, а августовскую сессию ВАСХНИЛ — холодной войной и выбором Сталиным на роль лидера советской биологии Лысенко как непримиримого противника западной науки. Позднее Н. Ролл-Хансен уверял, что конфликт носил все-таки социально-научный характер, а Лысенко заручился поддержкой властей, так как уделял больше внимания практике, чем Вавилов [12].

Исследуя лысенкоизм как феномен советской биологии, зарубежные историки с трудом понимали, как столь архаичная концепция была признана государственно значимой и почему на ее продвижение были брошены громадные финансово-материальные, идеолого-политические и морально-этические ресурсы. Исследование же его в рамках противостояния двух систем во время холодной войны, казалось, давало ключ и к объяснению его восприятия некоторыми учеными Японии, Франции, Италия, Англии. Лысенкоизму как мировому феномену были посвящены симпозиумы в Нью-Йорке (2009), Токио (2012), Вене (2012), Праге (2014, 2016), выпуски журналов «Историко-биологические исследования» (2011, № 2; 2015, № 2), Journal of the History of Biology (2012, № 2) и несколько зарубежных монографий в 2010-х годах [2, 13, 14 и др.].

 

В только что вышедшем втором издании книги Гончаров ранние работы Лысенко также считает важным достижением отечественной науки и призывает восстановить в правах и «агробиологию» и теорию стадийного развития с яровизацией [17, с. 358]. Целостность идей Вавилова как человека, заложившего основы «зеленой революции», которая спасает мир и нашу страну от голода, отразил в двухтомной монографии В. И. Глазко [18].

 

В 2016 г. дискуссия приняла международный характер. В книге «Призрак Лысенко» известный эксперт по российской науке Л. Грэхем интерес к Лысенко объясняет успехами эпигенетики, ростом влияния православной церкви и усилением популярности сталинизма, а также желанием властей, разыграв националистическую и патриотическую карту, поставить науку под контроль [26]. «Дело Вавилова и Лысенко» автор специально не рассматривает, но, полагая, что эпигенетика доказала наследование приобретенных признаков, не желает записывать это в актив Лысенко, так как все его верные идеи, включая яровизацию, не оригинальны, а оригинальные ошибочны
...
В ведущих биологических журналах стали появляться статьи о том, что современные достижения в области эпигенетики не имеют никакого отношения к идее наследования приобретенных признаков [27]. [26, p. 141–142].

 

Разногласия в оценке «дела Вавилова и Лысенко» в значительной степени обусловлены тем, что до сих пор как синонимы употребляются разные понятия: лысенкоизм и лысенковщина. Термин «лысенкоизм», введенный в середине 1940-х годов американскими генетиками, означал совокупность концепций (мичуринская агробиология, мичуринская генетика, советский творческий дарвинизм), представлявших собой смесь агрономических приемов, догенетических представлений и постулатов разных эволюционных гипотез. Их объединяющим началом служили представления Лысенко о наследственности как о свойстве, присущем каждой частице организма, который адаптивно реагирует на изменения среды.

Термин «лысенковщина» в литературу вошел в годы перестройки. Под ним понимали борьбу с конкурентами с помощью властных структур. Эта практика сложилась в условиях жесткого распределения средств на исследования без всесторонней экспертизы и без учета состояния мировой науки. Суть лысенковщины состояла в утверждении монополии одного ученого

 

Вавилова погубил не лысенкоизм, а лысенковщина как одна из форм продвижения «идеологически корректных наук» при помощи политических аргументов, доносов и репрессий. На уровень государственной политики нечто похожее было возведено во Франции, когда ученые-якобинцы, ратуя за революционную науку, отправляли конкурентов на гильотину. В XX в. продвижение государством «идеологически корректных наук» стало рутинной практикой во многих странах. Причем не всегда «идеологически корректная наука» была псевдонаукой. Лысенковщина расцвела в СССР в условиях противостояния «двух миров и двух идеологий» и кризиса сельского хозяйства. Как практика борьбы с конкурентами она сложилась в СССР до появления Лысенко на высоких постах, и Вавилов впервые с ней столкнулся в годы культурной революции (1929–1932), когда молодые выдвиженцы терроризировали ученых доносами, публичными проработками, письмами в газеты, инспекциями [28]. Лысенковщина и привела его к гибели, и на нем нет вины за выдвижение Лысенко.

Инициаторами восхождения Лысенко к власти был сначала наркомзем УССР А. Г. Шлихтер, а затем наркомзем СССР Я. А. Яковлев (Эпштейн) и заведующий Сельскохозяйственным отделом ЦК ВКП(б) Л. М. Каганович. По их указаниям развернулась пропагандистская кампания по созданию облика Лысенко как великого ученого из народа, а Вавилову было приказано всячески поддерживать его [29, с. 185]. Обещания Лысенко в краткие сроки вывести устойчивые сорта и путем яровизации повысить урожайность

 

Лысенко до абсурда, точнее до средневековых представлений, довел идею о наследовании приобретенных признаков, которую в его время активно разрабатывали Г. Л. Пржибрам, Л. Плате, А. Львов, П. Грассе, а среди ее сторонников в СССР были В. Л. Комаров, А. А. Любищев, Д. Н. Соболев, П. А. Баранов, П. Г. Светлов и многие другие.

 

Нарушения научной морали и процветание шарлатанов в науке • Библиотека

Сегодня Трофима Денисовича Лысенко нередко представляют выдвиженцем Партии коммунистов и проводником чисто большевистских установок в науке. Также часто говорят о трагической роли, которую Лысенко сыграл в судьбе другого выходца из крестьянских кругов — академика Николая Ивановича Вавилова, тоже агронома по образованию, не защищавшего ни кандидатской, ни докторской диссертаций, но, в отличие от Лысенко, славившегося своей образованностью, плодотворно трудившегося в науке, а не около нее. //  elementy.ru

 

С 1930 года начинает хвалить Лысенко и лично Вавилов. Он поддержал идею яровизации как новаторскую. Влиятельный французский ученый и администратор Эдмон Рабатэ — генеральный инспектор Французского правительства по сельскому хозяйству и директор Национального агрономического института Франции — обратился 7 февраля 1930 года к Вавилову с просьбой порекомендовать ему литературу по очень специальному вопросу: о развитии первого листа злакового растения (колеоптиле). Колеоптиле окружает проросток растения, образуя вокруг проростка трубку, защищающую его от повреждений и вредных влияний. Вавилов быстро ответил во Францию письмом, датированным 10 марта того же года, и рекомендовал коллеге познакомиться ни с чем иным, как с работой Лысенко по действию низких температур на проростки пшеницы. Остается только удивляться тому, какую несуществующую связь между биологией колеоптиле и холодовым проращиванием мог усмотреть академик Вавилов.

20 февраля 1931 года Лысенко был приглашен выступить с докладом на Президиуме ВАСХНИЛ, и руководители академии и прежде всего ее президент Вавилов причислили Лысенко к рангу выдающихся исследователей и объявили, что яровизация уже «себя оправдала». В решении, подписанном президентом ВАСХНИЛ Вавиловым, говорилось, что ряду институтов предписано помогать работе Лысенко и что «автору метода... выдано материальное вознаграждение».

Вавилову не стоило труда (вернее говоря, это была его прямая обязанность) разобраться в том, что за опыты осуществил Лысенко (как было ясно и тогда, их просто не существовало!). Подобный перекос в оценках не был бы столь пагубным, если бы восторг не выплеснулся за стены кабинета президента ВАСХНИЛ. Однако через день в центральной газете снова под кричащими шапками был напечатан отчет о заседании и приведена резолюция Президиума ВАСХНИЛ.

 

Уже в 1932 году Лысенко стал настаивать, чтобы яровизировали не только пшеницу, но и другие культуры, с которыми пока еще не успели провести никакого исследования, — картофель, кукурузу, просо, траву суданку, сорго, сою, в 1933 году — хлопчатник, а затем и плодовые деревья и даже виноград. Жонглирование предложениями становится самой характерной чертой лысенковской тактики.

От речи к речи Лысенко смелел в представлении цифровых данных, быстро сообразив, что проверять его никто не собирается, а от завышения собственных успехов его акции растут. Эту «вексельную» систему он прочно усвоил уже в начале карьеры, уловив цепким крестьянским умом истину, недоступную совестливым коллегам по науке: на верхах устали от просьб и сетований ученых, обещающих лишь крупицы из того, что властям хотелось бы получить немедленно.

Эта нехитрая мысль требовала, правда, смелости. Боязнь оказаться банкротом сковывала даже тех ученых, кто готов был выдать завышенные обязательства, ибо они понимали, как легко оказаться у разбитого корыта. Однако у Лысенко было коренное отличие. Он уже тогда понял, что его векселя не только не предъявят к оплате, но и, предъявив, дела не выиграют. Он придумал новый метод «делания науки» — так называемый «анкетный метод». Суть его состояла в следующем: помощники Лысенко рассылали по колхозам анкеты и просили счетоводов и руководителей колхозов указать, какие площади заняты посевами яровизированных семян, как развивались обычные и яровизированные растения и т. п. Анкеты не были документами строгой отчетности, почему и заполняли их произвольно, «ненарочно» приукрашивая действительность. Сотрудники Лысенко суммировали полученные данные и представляли в государственные органы победные реляции о достигнутых небывалых успехах, хотя истинные статистические данные показывали, что дела с урожаями шли в стране всё хуже и хуже.

 

Вавилов, который по должности обязан был знать реальное положение дел в колхозах и совхозах, решительно поддерживал яровизацию и считал, что она «победно шествует по стране». Весной 1932 года, когда формировали состав советской делегации для поездки в США на VI Международный генетический конгресс, Вавилов как глава подготовительного комитета посчитал, что в группу генетиков, едущих на конгресс, нужно включить Лысенко.

 

В мае того года Вавилов съездил в Одессу и писал оттуда своему заместителю в ВИРе — Н. В. Ковалёву: «Работа Лысенко замечательна. И заставляет многое ставить по-новому. Мировые коллекции надо проработать через яровизацию».

Лысенко на конгресс не поехал, но и в его отсутствие, выступая на конгрессе с пленарной речью, Вавилов высказался о работах Лысенко следующим образом: «Замечательное открытие, недавно сделанное Т. Д. Лысенко в Одессе, открывает новые громадные возможности для селекционеров и генетиков... Это открытие позволяет нам использовать в нашем климате тропические и субтропические разновидности».

Из Америки Вавилов еще раз пишет Ковалёву о волнующей его проблеме: «Сам думаю подучиться яровизации».

По завершении конгресса Вавилов выступил с несколькими лекциями в США и в Париже, где характеризовал работу Лысенко как выдающуюся, пионерскую, имеющую огромное значение для практики. Возвратившись из поездки, он публикует 29 марта 1933 года в «Известиях» пространный отчет о ней, где пишет: «Принципиально новых открытий... чего-либо равноценного работе Лысенко, мы ни в Канаде, ни САСШ (Северо-Американских Соединенных Штатах. — В. С.) не видели».

 

Лысенко до 1935 года преувеличивал пользу от яровизации, произнося слова о двукратном увеличении урожаев, которые позже напрочь забыл и никогда уже не употреблял: «У меня есть цифры по Северному Кавказу. В отдельных колхозах яровизация... дала примерно 6–8 ц дополнительного зерна с га... Я считаю, что мы можем получить... УДВОЕНИЕ урожая в отдельных случаях... И если до сих пор это еще не сделано, то в значительной мере здесь вина земельных органов».

На подобные непроверенные и неподтвержденные авансы, так же, как на ссылки о вольных или невольных вредителях в земельных органах, могли клюнуть люди, плохо разбирающиеся и в растениеводстве, и в науке вообще. Тем не менее, присутствовавший на заседании Вавилов ни в чем не усомнился и даже более того — указал на новую область, где якобы с успехом можно применить лысенковскую яровизацию, а именно на ускорение работы по выведению сортов, т. е. направление, в котором сам Вавилов постоянно обещал властям срочно добиться решающих успехов.

Вавилов говорил: «До сих пор селекционеры работали на случайных сочетаниях. Сейчас работы тов. Лысенко открывают совершенно новые, невиданные возможности для селекции... В свете работ тов. Лысенко нужно круто повернуть, перестроить селекционную работу».

20 декабря 1933 года газета «Соцземледелие» еще раз использовала авторитет Вавилова для поддержки мифа о том, что яровизация способна увеличивать урожай. Из заметки в газете следовало, что Лысенко удалось привлечь Вавилова для поездки летом 1933 года на Северный Кавказ, где они вдвоем осмотрели посевы хлопчатника, выполненные промороженными (яровизированными) семенами, и оказалось, что будто яровизация дала удвоение (!) сбора хлопка, и потому сразу же за упоминанием фамилий Вавилова и Лысенко шел текст, набранный жирным шрифтом: «Двести процентов повышения урожая самого ценного доморозного хлопка-сырца и 36 процентов повышения общего урожая обязывают к скорейшему продвижению яровизации на хлопковые поля колхозов и совхозов».

Этот «успех» с хлопчатником был очень важен. Задание расширить посевные площади под этой культурой, чтобы дать стране дешевый и надежный путь выхода из иностранной зависимости в ценном сырье, поступило лично от Сталина. Поэтому за решением проблемы хлопчатника и земельные, и партийные органы следили особенно пристально. Конечно, такая крупная удача, да еще приправленная ссылкой на самого известного в стране эксперта в вопросах растениеводства — академика Вавилова, — не могла пройти мимо взора руководства страны.

 

Разбирая важнейшую для себя проблему новых культур, Вавилов в 1932 году пишет в книге того же названия, что опыты Лысенко «показали большое значение в вегетации различий районов по длине ночи (фотопериодизму)», хотя ни в одной из опубликованных работ Лысенко даже упоминаний о подобных опытах нет и, следовательно, Вавилов просто приписал Лысенко научные достижения, о которых тот и слыхом не слыхал...

 

Разумеется, эта нескрываемая симпатия к агроному Лысенко и необычайно сильное тяготение к яровизации не могли возникнуть беспричинно. Вавилов явно увидел в яровизации прием, очень ему самому нужный, и надо постараться представить себе подноготную этого тяготения. Интерес к яровизации и ее автору объяснялся не только благоволением властей. Он коренился в гораздо более важных соображениях. Лысенковские фантазии воспламенили Вавилова именно потому, что в них он увидел выход из тяжелого положения, в котором очутился сам. Поставив себя на службу новой власти, Вавилов направил основные усилия на всемерное развитие прикладных направлений, развитие науки, обращенной «лицом к практике». Он заявил, что можно коренным образом изменить ассортимент выращиваемых в сельском хозяйстве культур, разыскав на земном шаре массу новых видов полезных растений. Экспедиции вавиловского института обследовали все уголки земного шара и собрали огромную коллекцию семян. Основываясь на этой уникальной коллекции, как заявлял генетик, специалисты начнут скрещивать лучшие формы. Он нередко употреблял метафоры вроде того, что «Мы будем проводить опыты на глобусе — земном шаре».

Введением в название института девиза о новых культурах он привлек к себе внимание власти, и, несомненно, слава крупного ученого помогла ему завоевать доверие верхов, а умело разрекламированные обещания практической полезности подобной науки обеспечили такую финансовую подпитку его детища, какой не имело ни одно другое научное учреждение страны в те годы.

Достаточно сказать, что в его институте уже в начале 1930-х годов работала почти тысяча научных сотрудников, а через пять лет их стало до тысячи семисот. Эта цифра была невообразимо большой. Для сравнения: в ведущем в стране биологическом научном учреждении — Институте экспериментальной биологии Н. К. Кольцова — штатных сотрудников было около десяти, в главном физическом институте страны — Физико-техническом в Ленинграде, руководимом А. Ф. Иоффе, где работали будущие Нобелевские лауреаты Л. Д. Ландау, П. Л. Капица, Н. Н. Семёнов и И. Е. Тамм, — было сто штатных научных сотрудников. Но как много из этой сотни оказалось по-настоящему великих физиков!

Вавилов пытался с помощью собранных растений быстро получить огромное число новых сельскохозяйственных культур (отсюда вытекало название созданного им института — «новых культур»). Он верил, что решение этой задачи ему по силам, увлеченно говорил об этом в многочисленных выступлениях. В 1932 году напечатал небольшую книжку, названную «Проблема новых культур», в которой перечислил 136 видов растений, которые считал перспективными для внедрения в качестве новых сельхозкультур. Он считал нужным расширить площади под такими культурами, как кукуруза, сорго, соя, земляная груша, батат, клещевина, арахис, и называл потенциально полезными тепари, ворсовальную шишку, американский пырей, судзу, ажгон, бадан, скумпию и много им подобных. Сегодня, спустя более трех четвертей века, приходится констатировать, что воплотить в практику свои грезы Вавилов не смог: эти культуры не вошли в арсенал растениеводства и не революционизировали сельское хозяйство.

Одна из принципиальных трудностей вавиловского проекта скоро выявилась и принесла горькие минуты его автору. Растения дальних стран, приспособленные к климатическим условиям, отличным от российских, — к иной продолжительности дня, к иным сезонным переменам погоды, — либо неравномерно прорастали, цвели и плодоносили, либо вообще теряли всхожесть. Но раз нельзя было добиться их прорастания, развития, не говоря уж о синхронизации в цветении, их нельзя было скрестить друг с другом. Без этого надежды на то, что иноземные формы помогут революционизировать растениеводство, улетучились.

И вдруг Вавилова осенила мысль, что открытие яровизации облегчит выход из положения.

 

...Тогда скачок отечественной селекции будет гигантским, разнообразие первичного материала необозримым, успехи неоспоримыми. Быстро сообразивший это Вавилов стал активно помогать Лысенко, который еще не понял возможности, привидевшиеся Вавилову.

 

Понять радость Вавилова можно. Будучи лично оторванным от экспериментов, погруженный в массу организационных дел и веривший словам других так же, как верил самому себе, он застрял в паутине лысенковских измышлений и обещаний. И не понял, как несовершенна сама лысенковская гипотеза, как далек до завершения процесс ее экспериментальной проверки.

 

Перед наступлением нового, 1936 года, Сталин распорядился провести в Кремле «совещание» руководителей партии и правительства с передовыми колхозниками. Вавилов выступал по традиции от имени Академии сельхознаук и с воодушевлением стал говорить о том, насколько замечательной представляется ему деятельность колхозников-опытников, полуграмотных избачей из хат-лабораторий в деревнях, якобы всемерно содействующих работе серьезных ученых, какое это счастье трудиться в науке рука об руку с простыми крестьянами. Выразил он и самые восторженные чувства к Лысенко:

Я должен отметить блестящие работы, которые ведутся под руководством академика Лысенко. Со всей определенностью здесь должен сказать о том, что его учение о стадийности — это крупное мировое достижение в растениеводстве (Аплодисменты). Оно открывает, товарищи, очень широкие горизонты. Мы даже их полностью не освоили, не использовали полностью этот радикальный новый подход к растению...

Только тов. Лысенко понял, что получить ценные сорта можно часто из двух несходных географически далеких, казалось бы, мало пригодных сортов; их сочетание дает именно то, что нам нужно.

 

вряд ли Вавилов лишь играл в уважение к Лысенко, желая показаться лучше, чем он был на самом деле. Против столь простого объяснения говорят другие высказывания, которые Вавилов делал в совсем узком кругу, с глазу на глаз с ближайшими к нему людьми, когда он высказывался о Лысенко более, чем благосклонно. О таком отношении, в частности, говорила А. А. Прокофьева-Бельговская в 1987 году, когда вспоминала что даже в 1936 году Вавилов, обращаясь к ней и к Герману Мёллеру в их лабораторной комнате в Институте генетики в Москве, повторял не раз, как и прежде, что Лысенко — талант, умница, но не обучен тонкостям науки, и надо прилагать усилия к тому, чтобы обучать его всеми доступными средствами.

 

Вавилов вступил в борьбу с Лысенко, когда тот пошел в атаку на генетику как науку. В течение трех последних перед арестом лет поведение Вавилова было не просто принципиальным и в высшей мере моральным — оно было истинно героическим. Он вошел в науку как ученый и человек, дань уважения к которому непреложна и огромна. Но было уже поздно. Приобретя огромную административную власть в науке и даже в стране, Лысенко сначала вытеснил Вавилова с начальственных позиций, а затем перешел к открытой борьбе с ним и способствовал в максимальной степени аресту и гибели Вавилова в тюрьме. Те же из известных ученых, кто открыто и беззаветно боролись с Лысенко практически с самого начала его авантюристического внедрения в науку (и прежде всего П. Н. Константинов), остались на свободе. Этот вывод нельзя абсолютизировать, но и отвергать его тоже оснований нет.

 

Вспоминая историю отказа КПСС от агробиологии • Библиотека

В 1930 году Иосиф Сталин на встрече с М. Б. Митиным, П. Ф. Юдиным и В. Н. Ральцевичем объявил, что он отрицает правоту взглядов А. Вейсмана на роль наследственности в эволюции и признает правильными воззрения Ламарка на роль приспособления организмов к окружающей среде. Постепенно сталинские воззрения относительно наследования благоприобретенных признаков приобрели доминирующее значение в мышлении «вождя народов». К этому приспособили свою риторику Трофим Лысенко и окружавшие его приспешники. //  elementy.ru

 

В 1930 году Иосиф Сталин на встрече с М. Б. Митиным, П. Ф. Юдиным и В. Н. Ральцевичем объявил, что он отрицает правоту взглядов А. Вейсмана на роль наследственности в эволюции и признает правильными воззрения Ламарка на роль приспособления организмов к окружающей среде. Постепенно сталинские воззрения относительно наследования благоприобретенных признаков приобрели доминирующее значение в мышлении «вождя народов». К этому приспособили свою риторику Трофим Лысенко и окружавшие его приспешники.

Закономерным следствием стал доклад Лысенко на августовской сессии Академии сельхознаук им. Ленина (ВАСХНИЛ) 1948 года. Текст доклада И. В. Сталин лично редактировал, внес в него много поправок (в частности, еще раз подчеркнул негативную роль взглядов Августа Вейсмана, после чего Лысенко дописал еще несколько абзацев о якобы тлетворной роли не только менделизма и морганизма, но и вейсманизма).

 

Фенотипическая пластичность позволяет предсказывать эволюционные изменения у жуков-навозников • Новости науки

Фенотипическая пластичность — это способность организма формировать разные фенотипы в ответ на различные условия среды. Сейчас идут активные исследования аспектов влияния фенотипической пластичности на эволюционные процессы. Ученые из США в экспериментах на жуках-навозниках показали, что изучение фенотипической пластичности позволяет предсказывать некоторые изменения, протекающие при адаптации к новым средам за несколько поколений. //  elementy.ru

 

Фенотипическая пластичность — это способность организма формировать разные фенотипы в ответ на различные условия среды. Пластичность может выражаться на уровне анатомии, физиологии или поведения.

 

Генетические основы эволюции фенотипической пластичности начинают проясняться • Новости науки

Бабочки Junonia coenia, у которых в зависимости от температуры и продолжительности светового дня крылья получаются либо бежевыми, либо темно-красными, — удобный объект для изучения фенотипической пластичности. Американские биологи вывели линии бабочек с усиленным и с ослабленным фенотипическим ответом на внешние условия. Генетический анализ показал, что за ширину нормы реакции отвечают регуляторные участки трех генов, напрямую отвечающих за цвет чешуек. При этом более высокие уровни регуляции остались неизменными: изменилась лишь локальная реакция определенных частей развивающегося организма на эти системные сигналы. //  elementy.ru

 

Фенотипической пластичностью называют способность одного и того же генотипа производить разные фенотипы в зависимости от условий среды. Удобным объектом для изучения фенотипической пластичности являются бабочки Junonia coenia, у которых в зависимости от температуры и продолжительности светового дня крылья получаются либо бежевыми, либо темно-красными. Американские биологи при помощи искусственного отбора вывели линии бабочек с усиленным и, наоборот, ослабленным фенотипическим ответом на внешние условия (то есть с расширенной и суженной нормой реакции).

 

genetically_assimilated_seasonal_color_patter_1_703.jpg @ elementy.ru [кеш]

С другой стороны, хотя сами пластические изменения не наследуются (наследуется только их вероятность при тех или иных условиях), фенотипическая пластичность может сильно влиять на скорость и направленность эволюционных изменений (см. ссылки в конце новости).

Генетические основы эволюции фенотипической пластичности (и в том числе механизмы генетической ассимиляции) изучены слабо. Теоретически, эволюционные изменения реакции онтогенеза на внешние условия могут затрагивать регуляторные системы разных уровней.

 

Один из постулатов лысенкоизма частично реабилитирован • Новости науки

Германские биологи экспериментально доказали возможность обмена генами между клетками привоя и подвоя. Это можно расценить как частичное подтверждение теории «вегетативной гибридизации», которую отстаивал Т. Д. Лысенко и которая долгое время считалась полностью ошибочной. Вопреки взглядам Лысенко, смешение наследственных признаков привоя и подвоя носит крайне ограниченный характер. //  elementy.ru

 

Германские биологи экспериментально доказали возможность обмена генами между клетками привоя и подвоя. Это можно расценить как частичное подтверждение теории «вегетативной гибридизации», которую отстаивал Т. Д. Лысенко и которая долгое время считалась полностью ошибочной. Вопреки взглядам Лысенко, смешение наследственных признаков привоя и подвоя носит крайне ограниченный характер. Генетический обмен обнаружен только в зоне непосредственного контакта тканей двух сросшихся растений и затрагивает только пластидную, но не ядерную ДНК.

Идея «вегетативной гибридизации» была одним из краеугольных камней лысенкоизма. Лысенко считал, что влияние подвоя на привой (см.: Прививка; Grafting) может передаваться по наследству при половом размножении и видел в этом «факте» опровержение генетической теории наследственности. Долгое время «вегетативная гибридизация» считалась полностью ошибочной теорией. Многочисленные эксперименты показали, что наследственный материал двух сросшихся растений не смешивается, привой и подвой полностью сохраняют свою генетическую идентичность и при половом размножении передают потомству только свои собственные признаки.

Однако эксперименты, проведенные Сандрой Стегеманн (Sandra Stegemann) и Ральфом Боком (Ralph Bock) из Института молекулярной физиологии растений им. Макса Планка (Max-Planck-Institut für Molekulare Pflanzenphysiologie, Германия), показали, что в крайне ограниченном и урезанном виде идея вегетативной гибридизации все-таки имеет право на существование.

Стимулом для исследования послужило, разумеется, не желание реабилитировать лысенкоизм, а многочисленные открытия последних лет, показавшие чрезвычайно широкую распространенность горизонтального генетического обмена в природе, в том числе у высших растений (см. обзор «Горизонтальный перенос генов и эволюция»). Эти открытия убедили научную общественность в том, что в предположении о возможности эпизодического обмена генами между клетками двух сросшихся растений нет ничего невероятного. Растения разных разновидностей и даже видов нередко срастаются и в природе, а не только в садах и оранжереях под руководством человека. При этом, по-видимому, возникают благоприятные условия для генетического обмена.

 

...В некоторых областях исследователи в ряде случаев защищены от такого рода ошибок тем, что поиск любых эмпирических соответствий для теоретического конструкта представляется делом безнадежным. Благодаря этому некоторые физики, работающие в области теории элементарных частиц, на вопрос: "Существуют ли нейтрино в действительности?", могли лаконично отвечать: "А кого это волнует?", поясняя свою позицию тем, что вера в "реальное существование" атомов, электронов, нейтрино и тому подобное задержала бы прогресс наших знаний. Некоторые генетики после раскодирования ДНК предостерегали, что не следует "действующие гены" смешивать с "гипотетическими генами", которые были полезными конструктами в объясняющих моделях, до обнаружения эмпирических аналогов.

 

В первой половине XX века наука физика уже стала развитой и
эффективной настолько, чтобы приобрести заметную популярность в
обществе и привлечь внимание экономики. Превращение "алхимической
лаборатории" в цех по производству полезных технических уловок
постепенно завершалось. Предшествовавший "эпохе НТР"
исследовательский идеал оказался плохо приспособленном к
функционированию науки в новом качестве "средства производства".
Ложные физические идеи в прежние времена тихо умирали своей
собственной, ненасильственной смертью. (Знаменитое высказывание Планка
о победе квантовой картины мира по мере вымирания старого поколения
физиков вполне лежит в русле такого взгляда на науку.) В идеале такой
взгляд – единственно верный. Но в реальности все оказалось сложнее.
Государственное финансирование масштабных исследовательских проектов,
ставшее нормой во всем мире с наступлением военно-ядерной эпохи,
"обкатывалось" в пионерских условиях советского социалистического
государства. Дорогостоящее "удовлетворение собственного любопытства за
государственный счет" стало предполагать соблюдение неких совершенно
новых и жестких правил игры. Наука как "средство производства" обзавелась
своими ОТК и комиссиями по трудовой дисциплине. У ошибочных
физических идей не оказалось вдруг времени на спокойную старость: их,
руководствуясь неким набором прагматических соображений
(заслуживающих особого разбора и не в этой статье), стали изгонять из
физического сообщества. Именно в этот период времени в СССР зародился
пласт "маргинальной", непризнанной науки. Эта наука отличалась от науки
просто чудаковатой (вечные изобретатели вечных двигателей, исследователи
парапсихологии, НЛО и т.д., и т.п.) лишь одним существенным признаком -
официально признанной "неправильностью". По счастью, в советской физике
полномочиями решать судьбы неординарных теорий и ученых оказались
наделены люди, чутко ощущавшие пульс общемировой физики
(лысенковщина – пример того, что все, теоретически, могло бы быть и
иначе).

 

Алексей Куприянов: Дарвин: пора прощаться

Немногие книги ученых известны по именам почти каждому. 'Математические начала натуральной философии' Исаака Ньютона, 'Система природы' Карла Линнея. Двести лет назад, 12 февраля 1809 г., появился на свет автор еще одной книги, которая помогла изменить мир. 'Происхождение видов' Чарлза Дарвина по своей известности готово дать фору даже 'Началам' Евклида, не то что Ньютона. Полтора столетия, прошедшие с момента ее публикации (по странному стечению обстоятельств, мы будем отмечать юбилей книги в этом же году осенью) она вдохновляла одних и раздражала других. За все это время в боях з... //  polit.ru

 

Однако, так или иначе, его [Дарвина] теории, в тех конкретных формулировках, которые он когда-то предложил, благополучно ушли в прошлое. Их избирательное догматическое воскрешение с теми или иными целями (особенно попытка зацепиться за то, что казалось ему 'фактами') не доводит до добра. Один из самых ярких примеров этого - столкновение российской версии 'дарвинизма' с менделевской (а потом и моргановской) генетикой. Странное восприятие 'менделизма' как теории эволюции привело физиолога растений, эволюциониста и популяризатора науки К. А. Тимирязева в лагерь его непримиримых противников.

Позже, когда бренд дарвинизма стал важным элементом советской идеологии, риторические приемы и авторитет Тимирязева, цитаты из работ и авторитет Дарвина были взяты на вооружение лысенковцами в их борьбе за построение своей 'мичуринской' генетики. Она, кстати, во многом соответствовала поздним взглядам Дарвина на наследственность и изменчивость. Лысенко и его последователи, правда, не смогли удержаться в рамках 'плоского эволюционизма', к тому же запятнанного связями с 'реакционным попом' Мальтусом. К концу 1940-х - началу 1950-х они придумали совершенно оригинальный 'советский творческий дарвинизм', который воскресил еще более древние представления о внезапной трансмутации видов.

 

Р.Л. Берг. Суховей. Воспоминания генетика. Часть 1

Электронная некоммерческая библиотека. Включает материалы, касающиеся вопросов современной культуры, экономики, экологии, состояния общественного мышления и истории культуры. //  modernproblems.org.ru

 

Мой доклад на семинаре о живых системах привлек внимание, и я делала его на ученой сессии ЛГУ. В частности, говоря об обмене веществ, я решительно отступила от формулировки Энгельса, который ввел обмен веществ в определение жизни. Обмен веществ — не основа жизни, а причина смерти. Элементарная живая структура — хромосома не имеет обмена веществ, ток вещества через нее не идет. Она строит свою копию и отторгает ее от себя. Она бессмертна. И клетка бессмертна, но в силу делимости. Клетка — единственная система, сочетающая обмен веществ и бессмертие. Многоклеточный организм — это система, включающая, как и клетка, метаболические котлы в свой состав. Они работают на износ. А делимость утерялась по мере возрастания сложности, по мере индивидуализации. Смерть и бессмертная душа вышли на арену жизни рука об руку. Смерть — плата за бессмертную душу — дитя обмена веществ. Все ничтожное бессмертно — клетка, хромосома. Смертен только многоклеточный организм. Там, у начала жизни, есть только аккумуляция вещества и энергии, а обмена веществ нет. Во время доклада я получила записку. На ней было написано: «Не для ответа». Она гласила: «Вот из-за таких, как Вы, погибла генетика, А.С Данилевский».

 

Василий Робертович Вильямс (27 сентября [9 октября] 1863, Москва — 11 ноября 1939, Москва) — русский и советский почвовед-агроном, академик Академии наук СССР (1931), АН БССР (1929), ВАСХНИЛ (1935). Один из основоположников агрономического почвоведения.

В 1914 году основал под Москвой (ныне это территория города Лобни, у платформы Луговая) опытную станцию по изучению кормовых растений и кормовой площади (с 1922 года — Государственный луговой институт, в 1930 году переименован во Всесоюзный, а в 1992-м — во Всероссийский научно-исследовательский институт кормов); сегодня он носит имя В. Р. Вильямса. Его имя также носит Казахский научно-исследовательский институт земледелия.


Вильямс — основатель и первый заведующий кафедрой «Основы земледелия и растениеводства» Московского института механизации и электрификации сельского хозяйства.

Основные работы посвящены развитию учения о почве. Он автор около 450 научных работ. Обосновал ведущую роль биологических факторов в почвообразовании, создал учение о малом биологическом круговороте веществ как основе развития почв, высказал идею о единстве развития неорганической и органической природы, разработал и обосновал травопольную систему земледелия. Вильямс считал, что свойством плодородия обладает лишь мелкоструктурная комковатая почва и что структура почвы — это главное условие получения хороших урожаев.

Вёл острую полемику с «минеральными» и «формально-дедуктивными» агрохимиками, под которыми подразумевались последователи Дмитрия Прянишникова. К 1937 году научная полемика трансформировалась в борьбу с «врагами народа». В результате дискуссии между Вильямсом и академиком Николаем Тулайковым о пользе применения травопольной системы земледелия, Тулайков был арестован и погиб. Однако учение Вильямса содержало ряд ошибок: отрицательное отношение к культуре озимых хлебов, пропаганда вспашки травяного поля только глубокой осенью, независимо от климатических условий; отрицание решающей роли азотного питания растений; предложение перейти на пахоту с оборотом пласта.